Утром Таня проснулась от дикого вопля Гробыни. Забившись в угол кровати, ее соседка показывала дрожащей рукой на Черные Шторы.
   – В чем дело, Склеп? Опять Гломов в подтяжках приснился? – зевнула Таня.
   После ночного путешествия голова была тяжелой. Веки словно налились свинцом.
   – Это не Гломов! Мне этого не снилось! – крикнула Гробыня.
   Таня бросила взгляд на окно и оцепенела. На Черных Шторах неподвижно замерла желтая старуха с высохшим лицом и пустыми глазницами. Ее отрубленные руки тянулись к Тане. Черные Шторы хихикали, довольные, что смогли поймать такой редкостный сон.
   – Дрыгус-брыгус!– крикнула Таня, выбрасывая зеленую искру.
   Черные Шторы дрогнули. Старуха с них исчезла. Однако долго еще Таня не могла прийти в себя. Ей все мерещились отрубленные руки и пустые глазницы Чумы-дель-Торт…
   ПОЧЕМУ ОНА ВИДЕЛА ТАКОЙ СОН? Этого Таня никак не могла понять.

   Очередной урок по снятию сглаза, первый в тот день, в пятницу, 13 февраля, начался как-то необычно. В руках у Зубодерихи не было привычной книжки стихов, да и сама она выглядела совсем другой – отрешенной и сосредоточенной. Стекла на ее выпуклых очках казались толще, чем обычно.
   Не для того ли, чтобы спрятать глаза?
   Таня сразу прогнала эту мысль, хотя неприятный осадок все равно остался.
   Под мышкой Зубодериха держала черный классный журнал. Журнал негромко бормотал что-то – он вообще был слегка с придурью. Так, во всяком случае, утверждал Баб-Ягун.
   – Начнем, как всегда, с проверки домашнего задания! – сказала Зубодериха.
   Она небрежно подбросила журнал, и он принялся стремительно летать над классом, зависая на несколько секунд над макушкой каждого ученика. Его страницы шелестели. Длинное гусиное перо что-то быстро записывало, то и дело ныряя в чернильницу. Ребята невольно втягивали головы в плечи.
   – Сейчас Гломова по макушке огреет! – хихикнула Дуся Пупсикова.
   Все уже так привыкли к тому, что журнал всегда расправляется с Гуней, что сам Гломов больше всех озадачился, когда, миновав его макушку, журнал с чувством хлопнул по лбу Гробыню.
   – А меня за что? Я все сделала! – возмутилась Склепова.
   «Чукару курачукару?» – негромко пропищал журнал и вернулся к Зубодерихе.
   Та мельком просмотрела выставленные отметки и кивнула.
   – Как вы помните, я обещала, что мы будем проходить роковую порчу, – утвердительно произнесла она. – Так вот, сегодня тот самый день. А чтобы вы относились к теме серьезнее, я одолжила у Поклеп Поклепыча кое-что из реквизита…
   Зубодериха щелкнула пальцами. Дверь распахнулась, и в класс вкатился большой дубовый гроб. Крышка откинулась, и стало видно, что гроб пуст.
   – Ух ты какой… Вот бы полежать! – восторженно выдохнула Склепова, переставая тереть лоб.
   Она знала толк в хороших гробах, недаром ее родители-лопухоиды работали в конторе «Ритуальные услуги». Возможно, от них Гробыня и унаследовала свой черный юмор и коллекцию идиотских шуточек.
   Кое-кто захихикал. Зубодериха нахмурилась:
   – На вашем месте я бы воздержалась от смеха. Вполне возможно, что к концу урока в этом гробу окажется кто-то из вас. Скорее всего тот, кто не будет соблюдать моих рекомендаций или не дослушает до конца объяснений. Поверьте, что роковаяпорча – не просто заурядный сглаз, с которым может справиться всякий, кроме Гломова… Гломов, ты что, не понял? Перестань поджигать боевыми искрами парту!!! Останешься после урока и будешь ее красить!.. Если, конечно, доживешь!
   Гуня пискнул и выронил кольцо.
   – Роковая порча – это самое страшное, что существует в современной черной магии, – спокойно продолжала Зубодериха. – Она входит в список ста запрещенных заклинаний Древнира. Обучать этим заклинаниям запрещено, однако, к сожалению, многим магам еще известно, как ее накладывать. Именно поэтому мы и проходим роковую порчу на снятии сглаза.
   – Прямо в первом классе? – осторожно спросила Рита Шито-Крыто.
   Зубодериха, прищурившись, посмотрела на нее и поправила очки. Похоже было, что она сомневается, стоит ли ей отвечать. Но остролицая Рита была одной из любимых ее учениц, и Зубодериха смягчилась:
   – Хорошее замечание, Шито-Крыто! Обычно роковую порчу проходили в пятом классе, когда ученики уже овладели большинством навыков. Однако сейчас, в связи с некоторыми обстоятельствами, Сарданапал посоветовал мне провести уроки по роковой порче во всех классах.
   Таня и Ванька Валялкин переглянулись. «В связи с некоторыми обстоятельствами» звучало грозно и неопределенно. И потому страшно.
   – А зачем такая спешка? Что, кто-то может ее наложить, эту порчу? – поинтересовался Ванька.
   Зубодериха скрестила на груди руки. Похоже было, что вопрос застал ее врасплох.
   – Что за глупости, Валялкин? С чего ты это взял? – нервно ответила она. – И больше чтоб никаких вопросов! Всем ясно? А теперь запоминайте. Действует роковая порча следующим образом: вначале сильная резь в животе, потом тот, на кого она наложена, съеживается и становится похожим на мумию. Снять порчу можно только в течение первых пяти минут. Если эти пять минут упущены, помочь вам не сможет даже Сарданапал. Можно сразу заворачиваться в белую простыню и отправляться на кладбище! Все понятно, Склепова?
   – Чего уж тут непонятного? – неохотно буркнула Гробыня.
   – Вот и прекрасно! Запоминайте дальше! Для снятия роковой порчи существует одно-единственное заклинание: «Дуллис нуллис». Первый слог долгий, в последнем слове ударение на «у». Заклинание необходимо сопровождать двойной зеленой или красной искрой. Кроме того, необходимо крайнее напряжение воли. Если вы замешкались или испугались – это все, конец…
   Зубодериха сделала внушительную паузу и несколько раз повторила заклинание отвода.
   – А теперь перейдем к практическим занятиям. Есть желающие испытать на себе действие рокового проклятия?
   Желающих не оказалось. Все, на ком случайно останавливался взгляд Зубодерихи, пытались незаметно сползти под парту. Рита Шито-Крыто даже как-то ухитрилась стать невидимой. Правда, только частично, потому что одежда все равно была видна.
   – Очень жаль, что все такие трусы! – удрученно сказала Зубодериха. – Тогда придется кого-нибудь выбрать самой.
   Она прошлась по классу, пристально вглядываясь в каждого из ребят. Гробыня дрожала. Громадный Гуня Гломов безуспешно пытался спрятаться за пеналом. У Баб-Ягуна громко стучала нижняя челюсть. Внезапно Зубодериха остановилась, показала пальцем на Верку Попугаеву и негромко произнесла:
   – Пробкис вырубонис!
   – А-а-а! – Верка завизжала и рухнула со своего стула.
   Гроб на колесиках нетерпеливо захлопал крышкой.
   – Она умерла! Умерла! Ее убили! – закричала Дуся Пупсикова, с ужасом уставившись на свою подругу, неподвижно растянувшуюся на полу.
   Класс замер. По лицу у Попугаевой разливалась смертельная бледность, руки были раскинуты. Пунцовел лишь красный, некогда прищемленный дверью носик.
   Зубодериха неторопливо подошла к Верке и присела рядом на корточки.
   – Она умерла, умерла! – продолжала причитать Пупсикова.
   – Умерла, говоришь? Не думаю! Да и не с чего! – насмешливо произнесла Зубодериха. – Я только хотела попросить Веру помочь мне. Да будет вам известно, что «Пробкис вырубонис» – простейшее заклинание, гасящее свет. Мы проходили это на одном из первых уроков. Мне обидно, что Попугаева так невнимательно слушает объяснения и имеет такую дырявую память!
   Немного погодя Верка осторожно открыла глаза и присела, явно пребывая в сомнении, на каком она свете – на том или еще на этом. Все убедились, что она действительно жива и здорова, а если и хлопнулась в обморок, то лишь от страха. Она смогла даже выпустить зеленую искру и погасить в классе все светильники. Класс погрузился в полутьму, лишь сквозь неплотно задернутые шторы пробивалось несколько слабых лучей.
   – Чудненько, просто чудненько, – сказала Зубодериха. – Роковую порчу обычно накладывают ночью, так что и снимать ее вам придется в темноте.
   В голосе у преподавательницы прозвучало хорошо скрытое злорадство. Тане, которая в этот миг смотрела на нее, почудилось, что сквозь толстые стекла очков Зубодерихи ударил яркий голубоватый свет. Но это длилось всего лишь миг…
   – Гроттер! – вдруг услышала Таня. – Попрошу вас выйти на середину класса и встать возле моего стола!
   Таня вздрогнула и встала. Колени у нее ослабли и подламывались. До сих пор Зубодериха ни разу не посмотрела на нее, так что этот вызов оказался совсем неожиданным.
   Цепляясь за парты, Таня вышла к учительскому столу. Мысли у нее путались. В полутьме она видела, как Зубодериха нацелила на нее свой длинный палец и начертила на сгустившемся сиреневом воздухе страшный знак из нескольких пересекающихся линий.
   – Фурыллис эббус труфус бонирайис аппедицитус болотомус! – негромко произнесла она.
   Страшный иероглиф пришел в движение и стал наползать на Таню, неторопливо вращаясь и рассекая тьму острыми краями. Девочка вскрикнула и попыталась отбить знак ладонью, но он уже сам растаял.
   А потом Таня вдруг ощутила, как желудок у нее сжался чудовищным комом. Не устояв на ногах, она упала. Виски ломило, голова пульсировала болью. Гроб на колесиках заскрипел и кистями стал отстукивать похоронный марш.
   Внутри Таня ощутила сосущую пустоту. Из нее словно глоток за глотком, капля за каплей выпивали жизнь. Она пыталась, но никак не могла вспомнить контрзаклинание… Вообще ни одного заклинания, даже простейшего, полетного, которое произносила по десять раз на дню.
   «Я умираю? Или уже умерла? А, какая разница!» – мелькнула равнодушная, какая-то чужая мысль.
   Безразличие охватило ее, все остальное она помнила уже точно в полусне.
   – Сражайся! – крикнула ей Зубодериха. – Сражайся! Вспоминай! У тебя осталось только две минуты!
   Таня попыталась встать, но пол притягивал ее. Сделав усилие, она сумела лишь присесть. Голова кружилась. Внутри был все тот же мрак и пустота, пустота, пустота. Она равнодушно, почти не различая слов, следила, как округляются в крике губы Зубодерихи, как Ванька Валялкин и Баб-Ягун срываются с места и бегут к ней.
   – Дуллис нуллис! – кричал Баб-Ягун.
   – Дуллис нуллис! Скажи дуллис нуллис! – тряс ее за плечо Ванька.
   Таня и слышала их, и не слышала. Голова у нее раскалывалась от тупой боли. Теперь она уже знала, что нужно прознести, чтобы снять сглаз, но почему-то медлила.
   Медлила потому, что ей мерещилось, как из темноты выплывают яркие рубиновые буквы. Выплывают и складываются в краткую и страшную фразу.
   – Гряллиум пуллиум! – выпалила Таня, не задумываясь.
   Кольцо Феофила Гроттера, раскалившись, выбросило тройную красную искру. В темном классе полыхнула ослепительная вспышка. Баб-Ягун и Ванька, как картонные фигуры, разлетелись, опрокинув парты. Даже Зубодериха едва устояла на ногах. С гроба на колесиках сорвало крышку. Старинные рамы, сохранившиеся со времен Древнира, разом лишились всех стекол.
   Таня, покачиваясь, встала. Виски у нее еще ныли, но боль уже прошла. Почему-то она была уверена, что роковой сглаз уже не висит над ней Дамокловым мечом. Она сумела исцелиться, но как? Этого она и сама не понимала. Более того, заклинание, которое она только что выкрикнула, помнилось ей уже как-то смутно.
   – Тройная красная искра! Ну Гроттерша дает! И это на «белом» отделении! Да сам Клопп никогда не выпускал больше двух красных искр сразу! – услышала она пораженный возглас Гробыни.
   «Темные» маги смотрели на нее с уважением, «белые» – со страхом и непониманием. Ванька и Баб-Ягун, морщась, поднимались на ноги. На их лицах были обида и непонимание. К Тане они уже не подходили.
   Она сама бросилась было к ним, чтобы попросить прощения, но Ягун с Ванькой отстранились, и она замерла. Всем ясно было, что произошло что-то ужасное, неожиданное, что-то, что не должно было случиться…
   Зубодериха слепо нашаривала на полу треснувшие очки. Наконец кто-то подал их ей, и она сумела их надеть.
   – Всем выйти из класса! Гроттер, останься! Кто-нибудь позовите Сарданапала, – крикнула Зубодериха севшим голосом.
   Таня не запомнила, когда из класса выскользнул последний ученик и вошел академик Черноморов. Она опомнилась, лишь когда вспыхнули светильники. Оказалось, что она стоит посреди класса рядом с опрокинутой партой, а Сарданапал с Зубодерихой неотрывно смотрят на нее, словно пытаются увидеть что-то глубоко сокрытое.
   – Я не знаю, как такое могло произойти… – оправдываясь, торопливо говорила Зубодериха. – Я вызвала Гроттер, потому что была уверена, что она справится. Ей не грозило ничего серьезного. Отводящее заклинание совсем несложное, и потом, я была рядом… Но Гроттер… Вы сами видите, академик, она сняла роковую порчу сама, причем очень странным образом. Даже не знаю, сможет ли она теперь оставаться в Тибидохсе. Она произнесла… – тут Зубодериха, пугливо прикрыв глаза и крепко обхватив ладонью свой перстень, что-то шепнула на ухо Сарданапалу.
   Шепнула совсем тихо, но Таня все равно разобрала часть фразы. Зубодериха сказала: «Три красные искры».
   Академик удрученно покачал головой, а потом повернулся и, поманив Таню за собой, вышел из класса. До самой лестницы, ведущей к его кабинету, он молчал. Оба его уса задумчиво подрагивали, а борода, обвившись вокруг шеи, старомодным шарфом стекала по плечу.
   Белый маг выглядел порядком озадаченным и даже растерянным. У лестницы он повернулся к Тане и, не глядя ей в глаза, произнес:
   – Я, конечно, все понимаю: ты была напугана, тебе было больно. Эта роковая порча крайне неприятная вещь… Но откуда, клянусь волосом Древнира, тебе известно запрещенное заклинание высшей магии, которое не осмеливаемся использовать даже мы с Медузией? Заклинание, которое так любила использовать Чума-дель-Торт?
//-- * * * --//
   Для Тани начались тяжелые дни. Ребята из «белых» магов избегали ее или пугливо косились, а «темные», напротив, наперебой заискивали, что было не менее неприятно. Гробыня присмирела, а Гуня Гломов, тот вообще, открыв рот, ходил за ней хвостом, как некогда у лопухоидов Генка Бульонов. Это было потешное зрелище – невысокая девочка и громадный длиннорукий оболтус, который, зазевавшись, все время наступал ей на пятки.
   – Ты что, Глом, тоже мечтаешь банк ограбить? А шапочка с прорезями у тебя есть? – иногда с досадой набрасывалась на него Таня.
   – Ты чё? – недоуменно говорил Гломов.
   Банков в Тибидохсе не было, а шуток Гуня не понимал. А потом кто-то сказал Тане, что Гломов действительно изготовил себе шапочку с прорезями и бродил в ней вечером по Залу Двух Стихий, изо всех сил стараясь допрыгнуть до люстры и свинтить с нее золотые шишечки. Так Гломов и прыгал, пока его не поймал за ухо один из атлантов.
   Профессор Клопп, который раньше терпеть не мог Таню, тоже резко переменился. Он слащаво улыбался, а во время урока подходил и гладил ее по головке своей потной ручкой. Более того, он поставил ей в журнал целых две пятерки подряд, хотя Таня так и не смогла сварить из перебродивших мухоморов, ушной серы циклопов и крылышек дохлых мух эликсира болтливости.
   А в другой раз, когда все уже разошлись, профессор Клопп попросил Таню остаться и показать ему свой перстень. Тане неудобно было сказать «нет», и она вынуждена была протянуть Клоппу свое кольцо. Глава «темного» отделения долго рассматривал его красненькими глазками. Его припухшие, с вылезшими ресницами веки озадаченно моргали.
   – Я сошель с ума! – пробормотал Клопп. – Этот колец для «белой» магия! Почему он не расплавился после трех красных искр?
   Перстень прадедушки Феофила неожиданно ожил.
   – Кто это там еще болтает? – брюзгливо спросил он.
   Услышав этот голос, суровый профессор Клопп неожиданно вздрогнул и втянул голову в плечи.
   – Я спрашиваю, кто там болтает? – с раздражением повторил перстень.
   – Это есть вы, магистр Феофил? – испуганно спросил Клопп.
   – Кто это назвал меня по имени?.. – подозрительно поинтересовалось кольцо. – Ах да, малютка Клоппик? А ну марш в угол, дрянной мальчишка, и не смей выходить до конца урока!
   – Я… Как вы смеете? – возмутился было Клопп, но кольцо не обратило на его писк ни малейшего внимания:
   – Если еще раз увижу, что ты грызешь пальцы на ногах, пьешь противомозольный декокт и прячешь под одеялом скунса, это станет известно всему Тибидохсу! – отрезало оно.
   Профессор Клопп отшатнулся, выронил перстень и, беспрестанно оглядываясь, засеменил к своему гамаку. Он выглядел раздавленным. Таня подняла перстень и надела его на палец.
   «Ну и дела! Так вот какие штуки вытворял когда-то Клопп! Грыз пальцы на ногах и пил противомозольный декокт!» – пораженно подумала она. Ей сложно было поверить, что профессор был когда-то трудным подростком да еще и учился магии у ее прадедушки Феофила Гроттера.
   – Малютка Клоппик! – повторила Таня и засмеялась, решив, что обязательно расскажет об этом прозвище Ваньке и Баб-Ягуну.
   Жаль только, что Ванька и Баб-Ягун не то чтобы поссорились с ней – после того случая они довольно скоро помирились, но Таня нередко ощущала на себе их настороженные взгляды. Оба ее приятеля хотели, но не могли относиться к ней так же, как и прежде…
   В тот день, когда все произошло и она выкрикнула любимое заклинание Чумы-дель-Торт, Таня долго размышляла, с кем ей посоветоваться. Подойти к Медузии она не решалась, а Сарданапал стал с ней сухим и строгим. Таня даже опасалась, что он переведет ее к Клоппу на «темное» отделение, как это произошло когда-то с провинившимся Шурасиком.
   Наконец Таня решилась и пошла к Ягге. Та всегда неплохо к ней относилась. Сухонькая старушка, закутанная в пеструю цыганскую шаль, только что сняла с огня котелок. В отличие от кошмарно пахнущих зелий профессора Клоппа, скользких полов его класса и древних котлов, покрытых толстым слоем плесени, в магпункте у Ягге всегда было чисто. Пахло мятой, душицей, под деревянными лавками лежали растрепанные березовые веники. Да и сами настойки, которыми Ягге лечила своих пациентов, чаще всего были ароматными и приятными на вкус.
   Недаром сам бессменный глава Тибидохса Сарданапал Черноморов любил лечиться ее настоечками. Нередко случалось, что после такого лечения он настолько оздоравливался, что маршировал по коридорам с магической булавой Древнира и, дирижируя себе усами, распевал санскритские заклинания с затемненным смыслом.
   – Помоги-ка мне! Выплесни это вон туда! – велела Ягге, передавая Тане котелок с варом.
   На столе девочка увидела стеклянную бутыль с широким горлышком, в которой плавали крошечные личинки, смахивающие на головастиков. Едва она вылила вар в воду, как личинки стали жадно выхватывать из него кусочки мяса, раздуваясь на глазах.
   – Не советую опускать туда палец. Если, конечно, ты с ним не в ссоре, – посоветовала Ягге.
   – А что это за головастики? – поинтересовалась Таня.
   – Это не головастики, а костеростки, – ворчливо пояснила Ягге. – Надо развести их побольше. Скоро чемпионат по драконболу. А это значит, пробитых голов, сломанных рук и ног будет более чем достаточно.
   Таня поежилась, подумав, что тоже может оказаться среди переломщиков. Она вспомнила, что когда-то уже видела взрослую костеростку у Баб-Ягуна. Это было большое плоское насекомое, похожее на пятирублевую монету с лапками. Насекомое могло бы показаться неприятным, если бы не его удивительная способность сращивать сломанные кости. Правда, для этого их надо было поместить под гипс. Да и щекотка, если верить Баб-Ягуну, была просто жуткая.
   Закончив с кормлением костеросток, Ягге присела отдохнуть. В руке у нее сама собой возникла трубочка с коротким вишневым чубуком. Ароматные клубы дыма складывались в оживающих диковинных зверей.
   Таня растерянно стояла рядом, не решаясь начать. Ягге ласково щурилась на нее, потом дружелюбно спросила:
   – Ну что ты там натворила? Произнесла запрещенное заклинание?
   – Заклинание Чумы-дель-Торт. Так сказал Сарданапал, – грустно повторила Таня.
   – Да, знаю. Древнир называл его заклинанием хаоса. Просто удивительно, что все остались живы. Ты знала его раньше?
   – Нет, – покачала головой Таня. – Откуда? Я испугалась, что не сумею снять роковой сглаз, а потом… потом все и произошло.
   – Действительно странно, – кивнула Ягге. – Но, кажется, Сарданапала больше насторожило не то, что тебе известно заклинание – ты ведь могла где-нибудь его случайно услышать или прочитать, а три красные искры. Столько искр по силам выбросить только очень сильному черному магу. Магу уровня Той-Кого-Нет.
   Таня почувствовала, что у нее дрожат руки.
   – А разве искры выбрасывает не кольцо? – с сомнением спросила она.
   – Кольцо, – заверила Ягге. – Но само по себе кольцо ни на что не способно. Оно лишь собирает энергию мага. Отдай его лопухоиду – и не будет ни одной, даже самой хилой искры.
   Они помолчали. Таня смотрела на морщинистые руки Ягге, на узоры ее пестрого платка, слушала, как потрескивают в печи березовые поленья. «Не хочу… Не хочу больше слышать этого имени. Чума-дель-Торт не я. И я не она», – думала она.
   – Тебе не снятся непонятные сны? Сны, которые тебя пугают? – вдруг задала вопрос Ягге.
   – Нет, – ответила Таня и тотчас поняла, что солгала.
   Откуда тогда Черные Шторы взяли желтую мертвую старуху с пустыми глазницами, полыхающими рубиновым огнем? Старуху, чьи отрубленные руки тянулись к ней?
   – Мне пора на тренировку. Через две недели матч с бабаями, а Соловей говорит, мы еще не готовы, – буркнула Таня, вставая.
   Ягге проницательно взглянула на нее. В уголках ее глаз собрались грустные морщинки.
   – Удачи! Надеюсь, костеростки тебе не пригодятся. Последи там за моим Ягуном, чтобы слишком не горячился. В прошлом сезоне большую часть костеросток я извела именно на него, – сказала она.
   – Ладно, я постараюсь, – кивнула Таня.
   Она уже была у дверей магпункта, когда старушка вновь окликнула ее:
   – Постой! Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила и… ничего не боялась. Магическая сила – именно сила, а не умение – не может исчезнуть, когда исчезает сам маг. Она ищет себе нового хозяина и находит его. А как использовать эту силу, решать ее новому владельцу. Никто не может заставить его творить зло, если он сам того не захочет…