Глава 12
ГОРЬКО!

Бояться надо не поступков, а лени, вялости, нытья, уныния. Под лежачий камень вода еще, может, и затечет, а вот под обмазанный соплями нет. Он гидроизолирован.
Ягун

В три часа дня к дверям загса, что в районе Коровинского шоссе в Москве, подъехал длинный лимузин, украшенный лентами. Водитель, бойкий южный человек, вызвоненный по газетному объявлению всего час назад, первым делом выяснил, кто ему будет платить, и потребовал вперед задаток.
Вопрос был, что называется, не в бровь, а в глаз. Семь-Пень-Дыр посмотрел на Жикина, Жикин – на Семь-Пень-Дыра. Затем оба – Жикин и Дыр – посмотрели на двери загса.
– Плати! У тебя деньги есть! – заявил Жикин.
– Есть, но они у меня из кармана не вытаскиваются, – грустно ответил Семь-Пень-Дыр, некогда метко охарактеризованный Гробыней как «папахен общемирового жмотства».
Жорика это не удивило. Когда требовалось отдать хоть копеечку, у Семь-Пень-Дыра сам собой сжимался кулак и пальцы на руке деревенели настолько, что разомкнуть их можно было лишь ломом. Причем происходило это на уровне физиологии, против всякой воли самого Дыра, как он утверждал. Так уж бедный Дыр был устроен, что высчитывал даже проценты с копейки, которую его приятель пять минут подержал в руках. Просто подержал.
– Платыть будем? – спросил водитель нервно.
– Будем! – вздохнул Жикин.
Он поднял кольцо и расплатился с водителем искрой. Водитель с довольной ухмылкой достал бумажник, сам себе вручил деньги, тщательно пересчитал, посмотрел на свет и вновь убрал в бумажник. Он даже попытался вручить Жикину сдачу, но тот благородно отказался. Он не хотел прослыть мелочным, так как пришел на свадьбу не один, а с девушкой.
Девушку Жикина звали Света. Она училась на переводчицу в институте, название которого не смогла бы написать без ошибки, но это было неважно, потому что переводчицей становиться она не собиралась. Света была рождена, чтобы быть чьей-то половинкой. Предоставленная сама себе или запертая в пустой комнате, она рисковала бы исчезнуть совсем.
Если Жора слегка улыбался, Света хохотала. Морщился – и она пугалась. Жикину, как личности втайне закомплексованной, такое отношение льстило. Проучившись требуемое количество лет в школе и два года в институте, Света не знала, какой сейчас год от сотворения мира. Не знала, кто такой Суворов, когда закончилась Первая мировая война, что означает слово «ингредиент» и легко могла ляпнуть что-нибудь в духе: «Москва – какое название прикольное!» Зато и плюсов у Светы было немало. Всегда хорошее настроение, отличные зубы и потрясающая, совершенно сказочная способность быстро приготовить ужин из ничего.
Стеклянная дверь загса открылась, и появились Шурасик с Ленкой Свеколт, которые были свидетелями. Шурасик со стороны жениха, Свеколт – со стороны невесты.
– Ну что, скоро? – крикнул Семь-Пень-Дыр.

– А куда им спешить? Они бумажки ламинируют… Фервайле дох! Ду бист зо шен!
[7]
– отвечал Шурасик.

Дыр его не понял, но на всякий случай сделал умное лицо и стал терпеть дальше.
Минут через пять дверь загса вновь распахнулась и вышел сияющий жених, через плечо которого была переброшена невеста. Водитель лимузина посмотрел на атлетичного Гуню, наполнявшего своим телом черный костюм, на его низкий лоб, сломанный нос, густые брови и занервничал:
– А жэних кто? Бандыт? – спросил водитель у Жикина.
– Нет. Волшебник, – ответил Жикин.
Водитель засмеялся, оценив шутку.
– Валшэбнык, да! Я сразу понэл, что валшэбнык!
Гуня враскачку подошел к лимузину и в меру аккуратно, без заметного членовредительства, погрузил в него любящую жену. Любящая жена пискнула. Ленка Свеколт умиленно высморкалась в платок.
– Свадьба – это прекрасно. Цурюк цур натур, так сказать! – сказал Шурасик.
– Какой «цурюк»? – не поняла Свеколт.
– Ты что, не читала «Общественный договор» Руссо? – ужаснулся Шурасик.
– Читала невнимательно, – сказала Ленка.
– Ну да что с вас, некромагов, взять! Вам только результаты вскрытий читать! «Цурюк цур натур» – это назад к природе.
* * *
Сорок минут спустя, белым кораблем проплыв по зимнему городу, лимузин остановился у ресторанчика, который на весь вечер сняли Дыр и Жикин. Водитель почесывал лоб, недоумевая, почему в городе в этот час нет пробок и улицы почти пустые.
Зато Шурасик ничему не удивлялся.
– Ну и сколько? – спросил он у Свеколт.
– Две тысячи двести тридцать два, – ответила Ленка.
Именно столько автомобилей заглохло на перекрестках и прилегающих улицах, чтобы пропустить их лимузин.
Ресторан располагался в подвале, куда нужно было спускаться по длинной лестнице с разной величины ступеньками, на которой, наверное, сломал себе шею не один подвыпивший папа Карло. Назывался ресторанчик «Алмазный ключик». Странноватое название, особенно если учесть, что из алмаза ничего выковать нельзя. Зато внутри в большом количестве обнаружились самые обычные ключи, привязанные за веревочки и прибитые гвоздями к низким балкам.
– Что это тут за царство Бессмертника Кощеева? – капризно поинтересовалась Гробыня.
– У них концепция такая. Если у кого-нибудь есть ненужный ключ, который ничего уже не открывает, а лишь отягчает память, его можно оставить здесь! Привязать где-нибудь! – авторитетно сказал Жикин.
Светка восхитилась и побежала привязывать ключ. Правда, потом оказалось, что вместо ненужных ключей она привязала два нужных, а отвязывая их, перепутала и отвязала два чужих.
Их уже ждали. Три стола были сдвинуты вместе и покрыты общей скатертью. Около столика, пощипывая нарезанную колбаску, паслись две девушки-официантки.
– К нам нельзя! У нас заказ! Свадьба! – сказали они Гуне.
– Свадьба – это я. То есть я – это жених, – сообщил Гуня.
Ему не сразу поверили. Видимо, у Гуни был вид человека, вступить в брак с которым рвались немногие.
– А где невеста? – спросила та из официанток, что была посмелее.
Гуня молча повернулся.
– Я невеста! – сказала Гробыня, которую Гуня снова нес на плече.
Девушки быстро дожевали колбасу, и справедливость была восстановлена.
Вскоре стали собираться те гости, что не смогли приехать раньше. Первым из новой партии прибыл Демьян Горьянов. Он поздравил Гробыню с Гуней и, по их просьбе, отсел за шторку, потому что вид у него был кислый, а из кухни ресторана уже донесся печальный вопль. Следом за Демьяном появился Кузя Тузиков с большим букетом роз, который вручил почему-то не Гробыне, а Гуне.
– И чего мне с этой фигней делать? – спросил Гуня. – Лучше б ты протеин купил!
Тузиков жестом фокусника распахнул пальто и показал большую железную банку. Оказалось, что протеин он купил тоже.
Рядом с Кузей Тузиковым шла девушка в темном пальто, темных джинсах, темной шапке и темных очках. Это была Лиза Зализина, которая тотчас громко пояснила всем присутствующим, а потом каждому по отдельности, что они с Кузей не вместе, а просто встретились на лестнице.
Затем она поздравила Гробыню с началом семейной жизни, прозрачно намекнув, что и сама была когда-то счастлива, пока некоторые негодяйки не разрушили ее жизнь. Выслушав вежливый вздох Гробыни и приняв его во внимание, Лизон нашла свободный стул, села и стала с аппетитом есть салат. Заметно было, что Лизон наслаждается тем впечатлением, которое производит на окружающих.
– Интереснейшая личность, если разобраться! – негромко сказал Ленке Шурасик.
– И чем она тебя интересна? – спросила Свеколт, пытавшаяся от нечего делать оживить жареного цыпленка в тарелке у Семь-Пень-Дыра.
Видимо, отчасти ей это удалось, потому что когда Дыр попытался вонзить в него вилку, цыпленок врезал ему крылом в челюсть.
– Лизон явно подпитывается собственными несчастьями. Вампирит, но не кого-то извне, а саму себя. Всякое горе кажется ей в сто раз больше, чем оно есть, а всякая радость в сто раз меньше.
– Я это давно поняла! – согласилась Ленка. – Она для того и выжила Бейбарсова из своей жизни, чтобы быть несчастной. Законно несчастной, я имею в виду. Конечно, можно сказать, что Глеб ушел сам, но, на мой взгляд, перетягивание каната исключительно групповой вид спорта.
Зал постепенно наполнялся. Прилетели Верка Попугаева и Дуся Пупсикова. Следом за ними – Жанна Аббатикова, тотчас оттянувшая Свеколт за рукав куда-то в угол и начавшая с ней шептаться.
Услышав тревожно-блеющее «Ге-е-е-еб!!!», с неосторожной громкостью произнесенное Аббатиковой, Лизон перестала жевать и принялась жадно прислушиваться, но у нее внезапно сильно заболело ухо, и она невольно отвлеклась.
Затем подвалила большая и дружная толпа, прибывшая из Тибидохса в крылатом дилижансе Медузии Горгоновой: Маша Феклищева, Катя Лоткова, Пипа и Генка Бульонов. Все были до крайности раздражены на малютку Клоппика. Оказалось, что, пока они летели, дверца древнего дилижанса оторвалась и малютка Клоппик выпал с высоты около двух километров. Двадцать минут они проискали его в бушующем океане, сами чуть не утонули, после чего обнаружили, что Клоппик, оказывается, мирно отсиживался в ящике на козлах дилижанса.
Ругая Клоппика, они даже забыли, по какому поводу прилетели в Москву. Пипа вспомнила первой и кинулась обнимать Гробыню.
– Бабуля, я так рада! Так рада! – восклицала она, тиская Гробыню как пластилиновую зверушку.
– Какая я тебе «бабуля»? Берегись теперь сама, дедуля ты моя! – отвечала Склепова.
– В каком смысле «берегись»? – не поняла Пипа.
– Женское воображение имеет вирусную природу. Стоит одной подруге выйти замуж, как в ближайшее время за то же самое выходят и все остальные. Включается механизм «аячторыжая», и Гименей, как санитар в психушке, начинает скручивать всех подряд своими узами… – пояснила Гробыня.
В сумочке у нее зазвонил зудильник.
– О, тут Ягун с Ванькой! Да, конечно, прилетайте скорее! – нашарив его, затараторила Гробыня.
Ягун не заставил себя долго ждать и прилетел минут через десять. Правда, он был один.
– А где Ванька? – спросила Гробыня.
– В Подмосковье.
– Как в Подмосковье?
– Остался c драконами на каком-то свекольном поле. Не хочет их бросать! И охота человеку дрыгнуть на морозе, мамочка моя бабуся? Давай ему пока хоть пару сосисок телепортируем! А через часик я его сменю! – сказал Ягун и, за отсутствием в поле зрения сосисок, телепортировал Ваньке всю тарелку Кузи Тузикова.
Вилка Тузикова вонзилась уже в опустевшую столешницу.
Празднование, поначалу довольно спокойное и даже дежурное, становилось все более шумным. Ягун, узурпировавший престол тамады, брызгал идеями. Сложно было поверить, что эта гиперактивная личность десять часов провела в седле пылесоса и едва не превратилась в кусок льда.
Из банального вручения подарков Ягун устроил настоящее шоу. Играющий комментатор так шумел и бузил, что официантки рисковали выглядывать из кухни только в сопровождении повара. Сам Ягун подарил молодоженам ненужный ему манок для гарпий.
Дуся Пупсикова после пятого бокала шампанского принялась гадать на салате-оливье. Она разбрасывала по столу горошины и, пачкая пальцы в майонезе, пыталась представить, что будет через пятнадцать лет. Однако представления у нее расплывались и не шли дальше того, что Тузиков облысеет и потолстеет, а Семь-Пень-Дыр станет хозяином ломбарда. Склепова же, разумеется, сменит Грызиану и сделается самой крутой телеведущей.
Как ни странно, Гробыню эта заманчивая перспектива не вдохновила, и она едва не запустила в Пупсикову тарелкой с салатом.
– Нет уж, родные мои! Никаких лысогорских шоу! Через пятнадцать лет я буду матерью восьми детей и лопатой зарублю того, кто будет учить их всякой магии! И никакой больше «Гробыни». У меня, между прочим, и нормальное имя есть, если кто-то забыл… – заявила она.
Многие засмеялись, приняв это за шутку, однако умный Ягун успел ужом скользнуть в сознание Гробыни, кое-что там увидел и задумался так, что за пять минут ни разу не пошутил. Если не считать часов сна, то для Ягуна это был своеобразный рекорд.
Затем Ягун вспомнил, что обещал сменить Ваньку, и отбыл на пылесосе. Едва он спрыгнул с пылесоса в сугроб, как Ванька ринулся к играющему комментатору с явным намерением его придушить.
– Чего ты злишься? Я тебе тарелочку послал. Заботился, между прочим. Не получил? – спросил Ягун.
Ванька толкнул его в грудь и посадил в сугроб.
– Я так и знал, что это ты! Твоя дурацкая тарелка при телепортации перевернулась и всю бошку соусом залила… На морозе! – сказал Ванька.
Ягун, заинтересовавшись, покинул сугроб и забегал вокруг Ваньки.
– Не надо говорить «бошку»! Надо говорить «волосы»! – уточнил он. – Смотри-ка, мамочка моя бабуся, как художественно все заледенело! Ты что, без шапки был? Ай-ай-ай! Ухи-горлы-носы этого не одобряют!
Чудом не перепутав головомойное заклинание с головотяпским, играющий комментатор привел Ванькины волосы в удовлетворительное состояние и отправил Валялкина к Гробыне.
– Если вдруг дороги не найдешь, не комплексуй! Прямо подлетаешь к первому же прохожему и спрашиваешь: «Где тута, милый человек, свадьбу гуляют?» Москва город маленький. Здесь все друг друга знают, – напутствовал он его.
Захватив с собой Тангро, Ванька отбыл. «Алмазный ключик» он нашел довольно быстро, несмотря даже на то, что играющий комментатор объяснил адрес крайне путано, со множеством ненужных деталей.
К тому времени как Ванька оказался в ресторане, гости на свадьбе успели уже поднадоесть друг другу, и появление Ваньки воспринято было с радостью. Вначале Пупсикова и Попугаева повисли у него на шее, причем Попугаева едва не зацеловала его до дыр. Потом счастливый жених едва не раздавил Ваньку в своих приветственных объятиях. Затем подошел Шурасик, и Ванька выслушал длинную лекцию о палатализации согласных и ее влиянии на некоторые заклинания.
Спасла Ваньку Свеколт. Она увела Шурасика за руку, а к Ваньке мимолетно принюхалась и сказала, что соус, на ее взгляд, не самый удачный. С перцем на кухне определенно перемудрили.
Ванька что-то пробурчал в ответ, пытаясь высмотреть среди гостей Таню. Бесполезно. Ее еще не было. Почти насильно Ваньку посадили между Аббатиковой и Семь-Пень-Дыром и принялись усиленно кормить.
– А то от те-е-бя о-са-а-ался оди-и-ин с-е-е-елет! – пропела Аббатикова.
Ваньке однако кусок в горло не лез, потому что он обнаружил прямо напротив себя Зализину, наблюдавшую за ним с прилипшей к губам усмешечкой.
– Что же ты со старыми друзьями не здороваешься? Как молодость проходит? Как Танечка? Не заела тебя? – спросила она нежно.
Едва договорив, Зализина повернула голову и всмотрелась во что-то. Зрачки у нее сузились.
– О, Гроттер! Вот уж точно говорят: не к ночи помянуть, а ко дню!.. – сказала она. – А нам Ванечка только-только о тебе рассказывал! Прям жужжит и жужжит – все про тебя! Всем уже надоел своими откровенностями!
Таня посмотрела куда-то сквозь Зализину, и та притихла. Такой взгляд не подделаешь. Нет, с Гроттершей явно что-то происходит. Она чем-то потрясена, почти смята, но вот только чем? Зализина даже на стуле заерзала от невозможности это узнать.
Таня поздравила Гробыню и подошла к Ваньке. Во всех случаях, которые не требовали беспроцентных денежных вложений, Семь-Пень-Дыр поступал достаточно благородно. Вот и сейчас он без подсказок встал и пересел на другой стул. Таня же села рядом с Ванькой и под столом незаметно взяла его за руку.
Ванька единственный не лез к ней с вопросами и даже не поздоровался вслух, а только очень тепло, «по-ванькински» улыбнулся. Словно и не было недель разлуки. С Ванькой было хорошо. Он всегда чувствовал ее настроение. Причем не мимолетное, поверхностное и часто капризное настроение, которое может поменяться раз семь за минуту, но настроение истинное, глубинное, которое держится порой месяцами и неделями. Таня иногда думала, что это потому, что, привыкнув общаться с животными, которые не могут толком объяснить, где у них болит, Ванька то же зоркое сострадание перенес и на людей. Хотя нет. Видимо, эта мудрость сердца была врожденной и отыскала себе подходящую профессию.
С Ванькой можно было разговаривать глазами. В сущности, голос надо использовать только для выяснения конкретных вещей: «Где сахар»? – «Возьми там-то!» Для всех же остальных, важных и трепетных вещей гораздо больше подходят глаза.
«Как ты?» – спрашивали ее Ванькины глаза. «Устала и запуталась», – отвечали ему Танины. «Но ты со мной?» – «С тобой. Но мне сейчас плохо».
Таня ела, слепо тыкая вилкой мимо картошки в тарелке, и ощущала себя опустошенной. Шум свадьбы проходил стороной, никак не затрагивая ее.
К Тане подошла Ленка Свеколт и коснулась плеча, привлекая внимание.
– Давай поговорим!
Таня вопросительно скосила глаза на сидящую напротив Зализину.
– Ерунда! – сказала Свеколт.
Окунув палец в стакан с соком, она начертила на столе руну, превращавшую для окружающих их слова в классические цитаты.
– Ты нашла его? Вы ведь виделись! – спросила Ленка.

– Эс зинт нихт алле фрай, ди ире кеттен шпоттен!
[8]
– донеслось до Зализиной, и, недоумевая, она заморгала, как сова.

Шурасик понимающе заржал. Это были шуточки его калибра.
– Откуда ты знаешь? – спросила Таня.
– У тебя на лице его тень. Я знаю, что ему сейчас плохо. Где он? Помоги его найти!
– А вы с Аббатиковой сами не можете? – удивилась Таня.

– А ля гэр ком а ля гэр!
[9]
– услышала Лизон и от досады едва не перегрызла вилку.

– Раньше могли. Теперь нет. Он не хочет показываться нам.
Таня понимающе кивнула и объяснила Свеколт дорогу к будке у переезда. Несмотря ни на что, Бейбарсов не прав. Конечно, отправиться в Тартар с высоко поднятой головой жест красивый, да вот только в Тартаре этого не оценят. Перечеркивая тех, кому ты дорог, ты вместе с ними перечеркиваешь себя. Свеколт не переспрашивала. Дорогу она поняла почти мгновенно, хотя станция была самая захолустная и ее название явно ничего не говорило ни Ленке, ни подошедшей Аббатиковой.
Собирались некромагини недолго. Ленка что-то шепнула Шурасику и исчезла вместе с Жанной. Немного погодя на вешалке растаяли и их куртки, которые они забыли взять с собой сразу.
– Могли бы хоть попрощаться… – сказала Гробыня.
Скальпельная решимость Свеколт и Аббатиковой напомнила Тане, что раскачиваться долго нельзя. Прошло уже несколько дней, а поручение Сарданапала было до сих пор не выполнено. Сфинкс по-прежнему лежит в берлоге Тарараха и ожидает ответа.
Задавать вопросы Ваньке Таня не стала. Ее не оставляло ощущение, что делать этого не следует. Таня попыталась заговорить с Жикиным, но тот слышал одни цитаты, пока она не догадалась стереть со стола руну.

–
Что у меня в руке
? – спросила Таня, поднося к его носу кулак.

Жорик на всякий случай дернулся. С Танькиным кулаком у него были связаны неприятные воспоминания.
– С Ванькой в эти игрушки играй! – сказал он.

–
А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось
?

– Пожертвуй кому-нибудь, только отстань, – проворчал Жикин и отодвинулся вместе со стулом.
Когда Таня ушла, Жорик с явным облегчением вздохнул и покрутил пальцем у виска.
– Весь Тибидохс пробегала за мной и совсем свихнулась, – сказал он удивленной Светке.
– А мне показалось, ты ее боишься. Ты щурился, как наш кот, к которому папа идет с веником, – сказала Светка.
Жикин посмотрел на нее с подозрением. Наблюдательных девушек он опасался. Кроме того, у Светки оказался папа, а девушек с активными папами он не любил.
Таня тем временем уже подошла к Шурасику.

–
Что у меня в руке
? – спросила она решительно.

Шурасик за цепочку вытянул из кармана монокль и устремил его на Танину руку.
– В основном кости. Могу перечислить их все по латыни, если тебе интересно, – ответил он вежливо.
Таня подумала, что чужой латыни Феофил Гроттер точно не вынесет.

–
А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось
?

– Способов море, – охотно пояснил Шурасик. – Можно отрубить. Скормить какому-нибудь хищнику. Трансформировать в крыло преобразующим заклинанием. Единственное, чего бы я тебе не советовал: отдавать руку некромагу.
Таня кивнула, благодаря Шурасика за ответ, а еще больше за то, что он ничему не удивился, и отошла на несколько шагов.

–
Что у меня в руке
? – спросила она.

Вопрос был обращен к Семь-Пень-Дыру, но как-то так получилось, что Дыр улетучился, а перед Таней выросла Лизон.
– Мое счастье! Ты украла его! Раздавила в своих красных бесформенных пальцах! – заголосила она, стекленея глазами, что было очевидным признаком истерики.
А уж что-что, а истерить Зализина умела с полным отрывом от реальности. «Профессиональная истерика – это такая высокооплачиваемая работа! Если этот дар есть – никакой магии не нужно!» – говорил, помнится, Ягун.
Лизон всегда была такой. Еще в лопухоидном мире, до Тибидохса, она специализировалась на «качании прав». Школьных, человеческих и прочих. Вечно рассуждала, сколько учитель имеет право задать, а сколько не имеет, записывала номера пылесоса, который чешуей обрызгал, и делала многие другие как будто правильные, гражданские, но вместе с тем скользкие какие-то вещи.
– Может, это и правильно, когда у человека есть самоуважение. Но самоуважение не должно поглощать самого человека. Тогда это уже называется иначе. Равно как и бережливость называется иначе, если перешагивает грань, – как-то сказал Сарданапал Медузии, когда они говорили о Лизон.

–
А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось
? – безнадежно спросила Таня, понимая, что отступать некуда.

– Отдай своему Ванечке! – сказала Зализина, и это был первый случай за всю историю их знакомства, когда слова Зализиной напугали Таню.
«Ну вот и все. Теперь можно и к Сарданапалу», – сказала она себе, взглядом отыскивая, где оставила футляр с контрабасом. Оказалось, что буквально за мгновение до того, как она коснулась футляра взглядом, Ванька подошел и, привычно обняв футляр, выпрямился с ним вместе. Таня вновь ощутила, что Ванька понимает ее даже не с полуслова, а с четвертьмысли.
«Может, я Ванькино ребро? Ну так же, как Ева, сотворенная из ребра Адама?» – подумала она.
От Зализиной, приклеившейся к ней как клещ, Таню спасла Гробыня. Она подошла и обняла Гроттер сзади, положив подбородок ей на плечо.
– Отстань от Танюхи! Будешь плохо себя вести, сглажу – и тебя на том свете засунут в компьютерную игрушку трупиком! – предупредила она Лизон.
Зализина сердито отвернулась. Истерики любят серьезное и вдумчивое к себе отношение. Без вдумчивого отношения по полу кататься неинтересно.
Таня еще раз поздравила Гробыню и попрощалась с ней.
– Извини, что без подарка!
– Да ладно! Лучший мой подарочек – это ты! – ответила Склепова фразой из мультика. – Главное, проверь, чтобы в кармане вилок из ресторана не оказалось!.. Удачи, Танька! Я тебя люблю!
Когда Таня уходила, Гробыня уже жизнерадостно сообщала Попугаевой, что к ее родителям они с Гуней заглянут завтра и посидят там еще часика два-три. Жалко, что Гунину маму нельзя пригласить, потому что она уехала в Караганду в составе женской команды по боям без правил.
На улице Таня повернулась к Ваньке. Он стоял на ветру с ее контрабасом, светящийся и неоновый от льющегося с ресторанной вывески света, и пытался одной рукой застегнуть куртку. Контрабас он при этом не выпускал, ибо это нарушило бы его верность Тане, выражавшуюся в верности принадлежащему ей предмету.
Таня помогла ему.
– Тебя долго не было. Я ждала. Почему ты так долго не прилетал? – тихо сказала Таня.
Это были первые слова за вечер, которые она сказала ему вслух.
– Не мог, – сказал Ванька.
– Но теперь ты не улетишь?
– Осень мокрая была. Деревья влаги набрали, а теперь мороз ударил… Боюсь я, лешаки одни не справятся, – сказал Ванька задумчиво.
Однако голос его не был непреклонным. Таня почувствовала, что он обязательно отправится с ней в Тибидохс и останется там на несколько дней. А на больший срок и загадывать не стоит.
– Знаешь, о чем я все время думала, когда сердилась на тебя, что ты не появляешься? – спросила Таня.
– О чем?
– Я вспоминала, как индейцы назначали друг другу свидания. Один говорил: «Рыбий глаз, встретимся у озера Тиу-Киуку между первым и пятым днем новой луны!» – «Хорошо, Тараканья нога!» – отвечал другой. Один приходил, разумеется, раньше и, покуривая трубку, спокойно ждал другого трое-четверо суток. Ссориться из-за пяти минут опоздания в метро они бы точно не стали.
Ванька кивнул и стал сбивать лед с трубы пылесоса.
– Действительно, не стали бы. Истинное время мало похоже на время календарное. И измерять его надо не в часах и в минутах, а в переживаниях и мыслях. Истинное время не требует успеть куда-то к сроку, а просто прийти, приплыть, добраться… – сказал он.
Спустя минуту контрабас и пылесос уже неслись туда, где мерзнущий играющий комментатор караулил на поле драконов.
«Алмазный ключик» постепенно пустел. Гости расходились. Наконец наступил момент, когда Гробыня осталась в зале одна. Гуня вышел, чтобы вынести заснувшего прямо за столом Кузю Тузикова. На реактивном венике уставший Кузя усидеть уже не мог, и его пришлось грузить в такси. Таксист, молодой парень, откровенно ржал, когда Гуня заботливо укладывал на колени пассажиру большой веник.
Гробыня поднесла бокал с шампанским к зеркалу и чокнулась сама с собой.
– Поздравляю тебя, Аня! Ну как ты пережила этот денек? А ведь волновалась, в подушку плакала, – спросила она сама у себя, и сама себе ответила:
– Да ничего, нормально! Вроде никто не заметил.
Внимание ее привлек какой-то мелодичный звук. Гробыня подняла голову. Над ее головой мечтательно и тихо покачивались, касаясь друг друга и позванивая, многочисленные ключи.